Алекс Гамильтон

Сеговия - Магистр грусти

Андрес Сеговия говорит с Алексом Гамильтоном о своей давней любви к гитаре.

Все в жизни, говорит Андрес Сеговия, делается либо во имя либо против женщин. Из этого следует, что они имеют большое
значение для него. Но женственная форма, которую он держал в своих руках в течение стольких часов, чтобы извлечь широчайшее многообразие сладких звуков, это форма гитары. В самом деле, он посвятил всю свою карьеру ее освобождению.
Инструмент, которым он пользуется в бесконечной последовательности поездок по Европе на своем 87-м году жизни, это-инструмент Рамиреса. Это - не тот великий Мануэль Рамирес, который, услышав игру Сеговии в Париже в 1915-м году, растрогал его до слез, подарив ему свою собственную гитару и сказав: "Заплати мне, но не деньгами", а его великий племянник. Но все равно, любая гитара, на которой он играет, бесценна. Эта гитара - испорченный инструмент, говорит он. Испорченный, с одной стороны, естественными влияниями жары и влажности, а с другой, неестественными человеческими действиями.
Ей была придана окончательная, современная форма с шестью струнами Антонио Торресом в середине 19 -го века. Сеговия владеет несколькими образцами, но он не ценит их высоко. Бедняга Торрес, поясняет он, вынужден был зарабатывать себе на жизнь, продавая их по-дешевке солдатам и всяким халтурщикам. Только одна, сделанная по заказу Франциско Tappeги и которая теперь находится в Аргентине, где её называют Леоной, является хорошей гитарой, но и та не вполне "леонинская".
Сеговия -андалузец, из провинции Хавн, Я приведу отрывок из поэмы; "Quiendice Cantares,dice Andalucia". Несомненно, он комментирует осторожно, хотя более значительным поэтом был брат автора Антонио. Он говорит о братьях Начадо и Хименесе и других андалузских поэтах.
Он провел значителъную часть своей юности в обществе поэтов и художников, а не музыкантов. Прежде всего, его родители не были музыкальными людьми, во-вторых, поэты более общительны. Возьмите Яшу Хейфица, - он был, бесспорно, крупнейший скрипач своего времени, - даже слышать, как он играет гаммы, было удовольствием, не только говорить на какую-нибудь тему, которая его интересовала. Если друг встречал его на улице, тот хватал его и выпаливал все слова приветствия сразу: "Quetofoomoestos?' Крейслер был возможным исключением. Может быть, размышляет он, существует закон, согласно которому, тот, кто является носителем мелодии, должен быть гордецом.
Он обнаружил свое призвание в возрасте шести лет, услышав местный оркестр, который проходил мимо, без всякого сомнения, игравший ужасно, но он исполнял вещь Бретона, мелодическую линию, идущую с одновременным контрапунктом, и этот контрапункт казался ему изумительным. В деревне, впрочем, те немногие люди, которые имели отношение к этому призванию, были отвратительны. Пианист был просто наказанием, - его ноты никто не мог расшифровать. Скрипач, оказавшийся его учителем и злобно щипавший его всегда, когда он делал ошибку в плавности исполнения или не соблюдал такт, сам играл так, как будто бы распиливал бревно и если бы не случилось так, что однажды проходил мимо человек с гитарой, этот ужасный учитель мог бы опрокинуть вою его судьбу.
Та гитара была так чарующа, ее звуки были меланхолически печальны. Но вот что он не любил, так это расгеадо, которую аргентинцы называют рохидо - хвастливая болтовня, завитушки, производимые кончиками пальцев. Возможно, говорит он, эта грусть и есть то, что лежит в основе испанских соледадос. Во всяком случае, в андалузском темпераменте ее очень много, целый колодец, и сам он испил из него.
Он был воспитан дядей, который был сначала адвокатом, а затем судьей, и который угрожал разломать его гитару, если он не посвятит себя его ортодоксальным занятиям. Гранада стала очагом его занятий гитарой, и там он дал свой первый концерт в возрасте 16 лет. Это была сенсация, но он полагает, что аудитория была по отношению к нему дружески настроена. С тех пор у него появилось тройное намерение; избавить гитару от фламенко, восстановить престиж этого инструмента, который был в те дни, когда фернандо Сор и Мауро Джулиани сочиняли для него, и адаптируя многие классические работы для него, убедить современных симфонических композиторов создавать новые пьесы.
Он столкнулся со множеством проблем. Прежде всего сами гитаристы были не очень уверенными в себе. В это были посвящены Таррега и один человек, имевший очень много учеников, их глава, Мигель Льобет. Он провел 10 лет в Париже и дал только один концерт. Он жил, давая уроки и играя на вечеринках. Его сковывала мысль, что гитара не годится для большого зала.
Но, говорит он, это могло быть опровергнуто. После Гранады, Севильи и Мадрида он дал 15 концертов в Барселоне за один сезон. Он заявил, что последний должен был состояться в Паласио де ля Музика Каталаны. Все ученики Tapperи думали, что он сошел с ума. Но он попросил директора стоять в разных местах и слушать, как он щелкает пальцами. Щелчок - было слышно. Еще щелчок - было слышно. Щелчок - слышно везде. Он объявлял свои выступления. Международное распространение гитары, говорит он, берет начало с этого момента.
Проблемы, проблемы... Было также убеждение у музыковедов, что если работа была написана для какого-нибудь инструмента, ее уже нельзя адаптировать для гитары. Но это - тоже ерунда.
С Бахом забывались какие-либо проблемы. Фуга, которую играет Сeroвия во время данного турне, была сочинена Бахом сначала для лютни, а затем была переложена для соло скрипки.
Убедить современных композиторов вложить свой талант в гитару было самой большой трудностью, а их согласие - самым большим достижением. Прорыв был связан с Федерико Торробой, который жаловался "Я не знаю как". Сеговия сказал ему, чтобы он написал как бы для скрипки с шестью струнами, а он сам бы адаптировал это. В результате появилась пьеса, которая позднее была включена в Сюиту Кастелланы. Затем пришел Турина, Тансман, Алъбенис, Кастельнуово-Тедеско, Фалья - и всего свыше 100 пьес. Он стоит по-колено в посвящениях.
Испанский гений находится в оковах, и ему не подходит форма сонаты. Исключениям были Исаак Алъбенис и Мануэль де Фалья, которые подвергли себя парижской дисциплине. И все-таки, когда Фалья писал для Рубинштейна, он сочинял не сонату, а фантазии. И в результате ее играл не Рубинштейн, а Алисия де Ларроча.
Замечательный Фалья! Когда я спросил Сеговию, что он имеет в виду, когда говорит о благородстве и достоинстве, он привел в пример Фалью - человека, который некоторое время жил в Париже, питаясь исключительно деликатесной экзотической пищей, которую ему предлагали поблизости от Мадлена.
Фалья был верным другом и настоящим мистиком. К тому же он был ужасным ипохондриком. У Сеговии есть анекдот для того, чтобы это проиллюстрировать. Однажды он вез Фалью и его секретаря от Каталонии к Венеции; они ехали целый месяц, останавливаясь там, где им подсказывала фантазия, И они никогда не могли выехать достаточно рано, потому что Фалья должен был принимать все лекарства, которые ему когда-либо выписывали, И Сеговия однажды упрекнул его: "Мануэль, ну к чему такое усердие по отношению к медицине? Там, на небесах могут подумать, что ты не веришь, что они охраняют тебя." Фалья побагровел и вышел вон. Это выглядело как конец их совместного путешествия. Но Фалья поразмыслил, вернулся и сказал серьезно; "Поклянись, что ты не повторишь этого никогда в моей жизни, Поклянись! Я не хочу быть тем ослом, который везет святые мощи: люди перед ними встают на колени, а он думает, что это ему оказывается такое почтение, Я получил от бога дар, но я не хочу утруждать его заботой о моем теле, которое не имеет никакой ценности." и таким образом, он продолжал путешествие с благородством и достоинством, принимая свои пилюли всю дорогу до Венеции.
Однако же Альбенис был просто вулканом. В каком бы месте вы ни похлопали его, отовсюду вырывалась музыка. Когда великий дирижер Фернандес Арбос был в Лондоне, его посетил вконец расстроенный издатель, которым стал умолять его: "Ради бога, избавьте меня от контракта с Альбенисом. Я обещал ему платить 200 песет за каждую новую работу, а он прямо-таки затопил меня 20-ю новыми работами." Кстати, они включали в себя все те великолепные вещи из Испанской Сюиты.
Из Южном Америки исходила критика, которая затем была повторена в Испании, - она привлекла к нему серьезное внимание в его собственной стране, Сeговия очень сдружился е бразильским композитором Вилла-Лобосом. Сеговия любил его, но говорил, что он мало смыслил в гитаре. Он мог написать аккорд, мог написать другой, - это он мог. Но перейти от одного к другому для него было невозможно. В конце концов, Сеговия попросил его писать их отдельно, а сам аранжировал их. Таким вот образом был сделан концерт и 24 этюда для гитары»
Дон Андре, аполитичный человек, который однажды сделал жест, обнаруживающий его симпатии, отклонив предложение Франко занять место в Академии но приняв его от короля - говорят, что все люди искусства - демократы, за исключением Листа и
Падаревского, любивших вращаться среди аристократов. Он живет сегодня поблизости от Алъмукоки с третьей женой Эмилитой.
У него два сына, причем одному из них 58 лет, а другому девять.
Сам дом произвел шокирующее впечатление, когда впервые он увидел его. Его построили, когда он был в полугодовом турне по Америке. Будучи в Нью-Йорке, он получил на выбор три плана, он был занят репетицией, и выбрал один из них, который казался неплохим. В самом деле этот план был с хорошими пропорциями, но он не удосужился посмотреть на масштаб, и в результате получился барак, казарма - тысяча квадратных метров под крышей, не говоря уж о садах и людях которые необходимы, чтобы ухаживать за ними. Он говорит, что это не даст скучать его сыну.

Написанное Сеговией руководство для начинающих "Моя книга по игре на гитаре" (совместно с Георгом Мендозой) будет опубликована в издательстве Коллиноа 12-го ноября (цена 3,95 фунта).

"Гардиан", II-ноября 1979 г